Человек с планеты Нибиру, главы 5-8

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21

— В наши дни человек не друг человеку, а враг, — вновь заговорил Василий, возвращаясь к истории Николая. — Собаки преданнее своим хозяевам, чем один друг другому. Был я однажды на Урале, в командировке. На улице холод был, да такой, что даже руки сводило. Ехал, значит, в санях до дома, где предстояло на ночь остановиться, и вижу вдруг навстречу собачонка бежит, маленькая такая, одно ухо черное, а вся серая, и краюшку хлеба тащит в зубах. Мне интересно стало, куда она его, и я попросил извозчика развернуться и за ней ехать. Скоро увидел, как эта собачка подбежала к оборванному человеку, съежившемуся от холода и прижавшемуся к стене дома, и, уткнувшись в него мордой, положила этот кусочек хлеба. Человек краюшку эту взял и с такой благодарностью собачонку погладил, что у меня от всей этой картины так слезы из глаз и покатились. И такая печаль, жалость, а в то же самое время и радость за них появилась, что некоторые собаки лучше некоторых людей, называющих себя друзьями.
— И я для этого боярина собачонкой был. Даже не собачонкой, а псом холопским. Хоть и не хозяин он мне, но знал, что перечить ему не будут, вот и вел себя так безбоязненно, а оказался бы на моем месте боярин или опричник какой, так и слова бы грубого не сказал.
— В наше время существует огромная пропасть между людьми простыми и приближенными к власти. Причем пропасть эта связана не столько с разницей в денежном достатке, сколько с отношением к жизни и жизненным ценностям. Даже дети бояр могут безбоязненно обругать стариков, зная, что им за этот низкий поступок ничего не скажут. Ведь простолюдин, в их понимании, равен животному, скоту, с которым можно обращаться как вздумается. А посмеет старик этот ответить нравоучительной речью боярскому сыну, так тут же его и побьет боярин. Вот и боится народ наш каждого, кто выше его по положению, и, натерпевшись унижения сам, при первом же удобном случае также оскорбляет другого, оказавшегося в чем то слабее него. Вот так и идет цепная реакция. Как потом такой народ, который себя же ненавидит, на войну пойдет? Нет духа в нем, когда каждый сам за себя и защищает себя самого, а не друга, не семью, не ребенка и тем более не родную землю.
В нашей стране, да и не только в нашей, а и во многих других, идет постоянная борьба между народом и властью. Народ пытается начать жить лучше, но чем активнее он пытается стать независимее от государства и чем лучше у него это получается, тем сильнее государство прижимает его к земле, перекрывая кислород, показывая, что он, народ, пустое место и ничего не стоит, а оно, государство, только имеет власть над всем и над народом в том числе. Сейчас только царь и опричники имеют все, а рядовые люди и даже бояре не имеют уже почти ничего. Человеческая жадность не имеет предела, и даже у бояр отнимают их собственность, поскольку аппетиты власти возросли и прокормить опричнические рты она уже не может. Раньше и царь, и бояре были вместе, но с возникновением опричнины у царя стало меняться ближнее окружение. Опричнические псы сделали для этого все и не самым искусным способом, обвинив всех неугодных в заговорах и подготовках к цареубийству. Они хотят сделать нас всех рабами одного господина, лишив всяческих свобод.
Происходящее сейчас в России — это произвол власти. Я всегда считал, что чем больше у человека прав, тем больше у него должна быть ответственность. Это относимо прежде всего к царю-батюшке и его придворным опричникам. Вся эта власть — сплошь антихристы. Если бы ты знал, как же я люблю свою страну, люблю её всем сердцем, но не люблю людей, вставших у власти в этой стране, и управляющих даже царем, воздействующих на него через его же собственные страхи. Счастья стране принесет тот государь, для которого власть крест, а не повод для тщеславия, гордости и обогащения.
Николай внимательно слушал исповедь боярина, с болью рассказывавшего о своем прошлом. Голос Василия слегка подрагивал не то от переполнявшей вражды по отношению к власти, не то от обиды за народ. Но все, о чем он говорил, было искренним и волнами негодования откатывало от сердца. Боярин уже давно поднялся с насиженного места и ходил по камере взад-вперед, громко говоря, не боясь, что его услышат. Ему было наплевать на людей, желавших заткнуть ему рот, ведь судьба его была решена и терять было нечего.
— Хоть мне и неприятно это признавать, но мне порой кажется, что так и должно быть, что народу это дано не то в наказание, не то в проверку своей прочности. Ведь ни один народ судьба не бьет так, как родившихся в России, — сказал Николай.
— Не могу с тобой не согласиться. Угораздило же меня родиться в этой стране — то каемся, то воруем, то раболепствуем, то ставим себя в центр мира. Я не понимаю головой, как в России может уживаться голод и нищета с добротой и духовностью, как в царе может сочетаться безжалостная жестокость, даже деспотичность, стоящая сотням людей жизни, и вера в Господа Бога. Где-то в глубинах души я знаю, что в этом-то и заключается величие нашей страны, как это ни парадоксально звучит, но без этой двойственности не было и самой России, какой мы её знаем. Я не говорю, хорошо это или плохо, поскольку не смею осуждать Создателя всего этого, но Россия — это великая страна, я люблю людей живущих в ней, но я не могу полюбить и принять их поступки и действия на которые они идут ради осознания собственной значимости и гордыни. Только в России, честный и открытый душой человек может в одночасье предать вас, а молчаливый, угрюмый, грубый человек никогда не обманет, будет честен и прямолинеен и никогда не предаст, даже под пыткой. И таких противоречий сотни тысяч. Они встречаются в каждом живущем на территории России человеке.
— Я безоговорочно согласен с тобой, Василь, — сказал Николай, выпрямившись. — В натуре русского человека лежит бездна непознанного и противоречивого. Есть только одно неизменное у нас — природа. Я не знаю, как за границей, но наши леса, поля, реки, озера, горы, небо безграничны и простираются в глубь страны на всё её огромное пространство. Наша природа так же не познана, как и русский человек. Помню, еще до того, как умерла жена, я шел по лесу и улавливал тончайшую энергию первого в этом году выпавшего снега. Много времени прошло с тех пор, но я до сих пор помню эти сказочные ощущения. Это непередаваемо.
Василий Львович замолчал. Вспомнился ему один из далеких моментов его жизни и поглотил целиком своей яркостью. В тот зимний день снег валил крупными хлопьями, несмотря на теплую погоду, укрывая безлиственные деревья. Гулявший по двору легкий ветерок закручивал тысячи снежинок и раскладывал их по земле. Уже долго сидел Василий перед окном с задумчивым видом и любовался этим явлением.
«Как же им хорошо, — думал он, — повинующимся власти сильного. Они плывут по течению и не противятся тому, чего не миновать. Поддавшись натиску, они совершают головокружительное путешествие, вместо того чтобы сразу оказаться внизу, и, покружившись в воздухе, все равно оказываются на земле…»
— А ты видел, как белый снег кружит над куполами? Ведь это же красота! — спросил Николай Иванович, не подняв головы и не заметив раздумий Василия Львовича.
— Видел. И снег видел. И в церкви, конечно, был. А ты был в церкви? Да что я спрашиваю, конечно, был, но видел ли ты глаза людей тамошних? — боярин Василий Львович начал говорить быстро и эмоционально, словно ожил после воспоминаний. — Нужно только заглянуть в глаза их, чтобы понять глубину русского человека. В глазах этих верующих — небеса. Они расплывчаты и глубоки. Я не знаю, верит ли в Бога еще кто так, как в Него верит русский человек: слепо, свято и неизменно.
— Я не смею говорить так, но мысли мои таковы, что человеку нужно обязательно во что-то верить, а уж коль нет счастья от царя, то остается ждать и просить это счастье от Верховного Правителя нашего, — сказал Николай и указал пальцем в небо. — Да вот только в то ли верит народ наш?
Василий посмотрел на него удивленным взглядом, и Николай это заметил.
— В церковь они верят и в Бога, — сказал Василий.
– А одно ли это и то же? — задал вопрос Николай и внимательно посмотрел на Василия.
Тут и понял Василий, к чему клонит Николай. Он почти подбежал к нему и, сев напротив, взял его за руки.
— Ну, продолжай, родненький, продолжай, — зашептал он. — А то я уж думал, что со мной что-то неверное творится, раз такие бесовские мысли посещают.
— А что продолжать то, Василь? Не верю я, что церковь — это есть Бог. Не верю, что церковь — дом Его. Не может он быть к кому-то милостив, а на кого-то зол. Ведь это Бог Всемогущий! Любящий нас, детей своих! Церковь — это духовенство, называющее себя звеном между Богом и народом. Оно единственное сословие, имеющее все мыслимые и немыслимые блага. Они освобождены от налогов и подати. Они привыкли только брать деньги, в ответ обещая царство небесное. Вспомни историю. Европа. За все время существования европейских государств, духовенство стояло на верхушке общества, и решало не только религиозные дела, но и вмешивалось в политику. Духовенство все взяло в свои руки, замкнув на себе все ветви власти и потоки денежные. Всегда и везде, будь то языческая Русь или католическая Германия, самыми почитаемыми людьми были шаманы, знахари, колдуны, аббаты и священники, все те, кто рассказывали народу о том, что те не видят, но хотят знать. Обнаружив в себе подобных конкурентах помеху, духовенство назначило себя единственным, знающим истинную веру, объявив остальное вне закона и став единоправным правителем государств и умов; оно везде установило выгодные для себя правила, став тем самым полноправным правителем. А уж как у нас с церковью царь считается! Но опричники затоптать её хотят, ибо жадные. Видят, что царь к вере тянется, так очерняют её. Враг она им в борьбе за власть.
Даже этих юродивых к себе на службу церковь взяла. Конечно, их можно назвать блаженными, ведь с них и спросу нет. Они как верные псы за миску с едой будут вести себя так, как хочет барин. Они городят безобидный бред, больно бьющий по щекам лишь простых прихожан. А если этот юродивый в действительности божественен и глаголет истину, то ему тут же затыкают рот и списывают все на сумасшествие.
— Прав ты, Николай, прав, насчет духовенства этого. Как бальзам от боли на сердце мне слова твои. Но не верю я, что ты крестьянин, — сказал Василий, улыбаясь и крепко сжимая его руки от волнения. — Ты умен и образован.
— И я смотрю на тебя и не верю, что с боярином разговариваю. Ведь как на равных. А то, что образован я, так ты прав. Когда еще малым совсем был, хозяйка моих родителей меня грамоте обучала. Царство ей небесное. У неё своих детей не было — не могла она — так она со мной нянчилась, и читать, и писать учила. Благодарен я ей за это. Не неучем помру, хоть что-то знаю. Хотя от знаний этих жизнь моя лучше не стала. Не любят у нас образованных. Я говорил людям свои мысли на то или другое, а они мне все рот затыкали. Говорили, что, мол, умничаю. А я не умничал. Я какой есть был и мысли свои высказывал. А все время в меньшинстве оставался. Нельзя так про людей говорить, но народ у нас не любит мыслить. Им все пастух нужен. Россия — это страна многовекового рабства, где люди привыкли ждать указаний, но не проявлять инициативу, подчиняться, вместо самостоятельности. Люди привыкли ничего не делать, а все получать. Под «всем», я имею в виду то, что им нужно для жизни. За многовековую историю Руси в людях выработалась привычка делать что-то только тогда, когда их заставляют, и мыслить так, как им говорят.
— Помотала тебя жизнь, как я посмотрю. И в хозяйском доме был, и по углам мыкался, и в почете, и в изгнании. Настоящий ты, Николай Иванович, русский человек, жизнью битый, но не сломленный.
— Каждого человека, я думаю, как и меня, по жизни бросает. А иначе, на кой жить, если все одно. Скучно ведь.
— Опять правда твоя. Скучно, когда однообразно. А когда ножом в спину, то тоскливо. Вот и выбирай, что тебе милее, а как выберешь, так не думай, что теперь именно так и будет. За всю свою жизнь я натерпелся унижения со стороны нашего народа, быдлядского стада. Сколько добра я бы им не делал, получал в ответ плевки в спину и вранье. Как ты думаешь, почему я сейчас здесь? Да потому что друг, которого я всю жизнь поддерживал и оберегал, назвал меня тем, кем я никогда не был, обвинил меня в поступке, который я не совершал. Ладно, если бы он меня предал, но ведь я не делал того, в чем он оклеветал меня, а предать подразумевает рассказать правду. Хотя знаешь, — произнес он сочувственно, — я не виню его, наверно. Вернее, виню, но простил. Он слаб духом и телом, и мне его просто жаль: жаль, что нет в нем внутреннего стержня, способного выдержать внешний напор.
Сейчас я понимаю, что был виноват сам в несправедливом отношении к себе. Не следовало ждать благодарности от людей, которым делал добро. Ведь если бы я не ждал её, то не обращал бы внимание на их поступки и не получил бы в ответ то, что получил. Надо было самому радоваться в душе доброму поступку, сделанному для человека, а не быть корыстным, ожидающим добра в ответ на добро. Люди по своей натуре сволочи, быстро забывающие хорошее, но всегда помнящие что-то плохое, пусть даже какую-то мелочь. Я говорю обо всех людях! И я такой же, к своему стыду. Хотя всю жизнь боролся с этим низким чувством и почти победил его. Не стоило ждать от людей благодарности, ведь Бог все видит, и воздаст каждому по заслугам: добру добро, а злу зло. Но делал я добро не потому, что хотел выслужиться перед Богом, а оттого, что искренне хотел помочь людям. Я знаю, что меня все равно награждал Господь за мои добросердечные деяния через детей, жену, и я благодарен Ему настолько, насколько можно быть благодарным Богу.
Можно совершить для человека девять хороших поступков и всего один, который ему не понравится, так этот человек запомнит и всегда будет вспоминать именно тот единственный случай, в котором ему что-то не понравилось.
— Часто по жизни мне приходилось бывать одиночкой. И во многом оттого, что многое понимал я в своей жизни. Понял я и то, что чем больше ты знакомишься с людьми, тем быстрее ты начинаешь в них разочаровываешься. Когда у тебя нет друзей, тебя никто и не предаст. Конечно, тебя может предать знакомый, но это не так обидно будет, как если это сделает друг. А тем более дружба становится пустым звуком сейчас, когда дело касается бумажонок этих, деньгами называемых. Гадко на душе от всего этого! — и Николай закрыл лицо руками.
— Как я тебя понимаю, Николай. На себе испытал все это. Устная договоренность важнее любых подписанных бумажек, но сейчас слова ничего не значат. Важнее бумажка с почеркушкой, — и Василий вспомнил, как Андрей Игнатьевич обманул его. Но и тогда Василий Львович простил. — Крайне гадок тот факт, что всю свою жизнь люди только отбирают, воруют, выхватывают, выигрывают, вместо того чтобы жить между собой в мире и идиллии.
Василий Львович бережно погладил Николая Ивановича по руке и, отойдя, сел у стены напротив. Повисло молчание. У узников сложилось впечатление некой опустошенности в атмосфере, словно все мысли иссякли, и нужно время, чтобы вновь набраться сил.
Василий Львович долго смотрел на нового товарища, задавая себе вопрос: «Почему только сейчас, под самый конец жизни, когда жить осталось совсем немного, судьба свела его с этим замечательным и необычным человеком?»
Василию хотелось есть. На фоне этой голодности хорошо вспоминался еще один эпизод его дружбы с Андреем Игнатьевичем. Была ли это дружба настоящей? Вряд ли. За месяц в темнице Василию Львовичу вспомнилось многое из того, что он считал дружбой. И чем больше вспоминалось, тем больше он понимал корысть Андрея и свою слепоту и тем искреннее становилось его прощение. Простить человека за поступок, который ты не до конца осознаешь, ничего не стоит, а простить человека за явную обиду стоит многого. Людей, умеющих прощать искренне и от всего сердца, очень мало, и сравнимы они разве что со святыми.
Была холодная зима, мела метель, когда Василий Львович подъезжал к обнищавшей Москве. Голодная и продрогшая, она встречала его стоящими вдоль дороги виселицами, с болтавшимися на них мертвыми телами. Кони быстро гнали мимо них, а Василий Львович сидел, укутавшись в санях, и со сжавшимся сердцем наблюдал за жалким народом. Ему захотелось, чтобы резко наступило лето и отогрело обмерзших людей. Сколько их было, он не мог сосчитать, но много, может, сотни, а может, и тысяча. Сколько же ребятишек замерзало в тот момент у заборов и канав, когда он ехал, укрывшись двумя теплыми одеялами? От этой мысли ему стало не по себе, и возникло внутри непонятное чувство ненависти к самому себе, словно он корил себя за что-то. Беглым взглядом боярин выхватил стоявшую на коленях у дороги женщину. Одета она была не по погоде. Лохмотья покрывали её тело, и голые ноги мерзли в прохудившихся лаптях. Горестный взгляд уставшей женщины, полный скорби и ожидания чуда, просил Бога о воскрешении. Сложенные в мольбе руки были морщинисты, и обжигающий холод делал их еще серыми. Казалось, ладони слиплись между собой от холода и времени. Снег запорошил её платок и лохмотья. Просящий взгляд был направлен вверх, на раскачивавшееся и запорошенное снегом тело человека. Тело мужчины уже окоченело, и слегка расставленные в стороны руки застыли в необычной позе.
Боль разорвала сердце, и слезы покатились из глаз боярина. Сняв с головы шапку, он уткнулся в неё лицом и пытался подавить слезы, но сделать это было крайне тяжело. Они катились из глаз, и казалось, не будет им конца. Пожалуй, впервые в жизни он усомнился в своем государе. Василий окликнул извозчика и попросил остановиться. Кони встали как раз у стоявшей на коленях женщины. Она что то шептала, но Василий Львович не мог ничего разобрать из-за свистящего ветра. Он только поднялся с саней и, взяв одно из своих одеял, которое лежало сверху, накрыл им озябшую женщину — больше он ничем не мог помочь ей — и с неприятной болью в душе вернулся в сани. Не желая видеть этого голода, он приказал извозчику скорее вести его в дом Андрея Игнатьевича, а сам все же с неохотой поглядывал по сторонам. В разрухе, голоде и нищете погрязла Москва в ту зиму. Народ был затравлен и озлоблен. Несколько завистливых взглядов заметил боярин на себе, когда сани подкатили к дому Андрея. Василий Львович выпрыгнул из них и почти бегом побежал в дом.
— Андрей, Андрей, ты только посмотри, что на улице творится! Ужас! За что же Господь бросил всех этих людей? — кричал Василий, перебегая из комнаты в комнату, ища своего друга.
Попавшийся навстречу слуга сказал, что Андрей Игнатьевич обедает в столовой, и Василий побежал туда.
— Андрей, Андрей, — продолжал кричать он, но, едва вбежав в столовую, оборвал себя на полуслове.
За большим деревянным столом сидел Андрей Игнатьевич и разделывал осетра. За столом сидело еще несколько бояр, и все они с удовольствием ели угощения и пили вино, отчего изрядно захмелели, но, услышав голос, они обернулись и уставились на вбежавшего в комнату Василия Львовича. Андрей Игнатьевич улыбнулся, увидев друга, и вытерев об себя руки, помахал ему. Не ожидав увидеть роскошной трапезы, Василий медленно обошел вокруг, осматривая ломящийся от яств стол, и не поверил своим глазам. Судя по столь богатому столу, можно было предположить, что в стране полный порядок, и ей не грозит голод.
— Садись, Вась, откушай с нами, — сказал Андрей и небрежно махнул в рукой в сторону стола.
Внутри Василия Львовича закипела обида, и огонь блеснул в глазах.
— Как только ты можешь обжираться, когда людям есть нечего? — закричал он на Андрея. — Люди тысячами мрут от голода. Они опухают с голоду, да так что их опухшие языки горло перекрывают, — и он обхватил руками собственное горло.
— Да будет тебе, Вась. Что ты опять старое заладил. Бог с тем народом! Думай о себе! — как можно спокойнее сказал Андрей и, взяв кусок хлеба, макнул его в сметану.
Не выдержал Василий Львович, тут же подошел и ударил со всей силы Андрея в лицо. Тот так и повалился. Хотел Василий побить еще и остальных бояр, собравшихся за столом, но вовремя передумал. Не стал останавливаться он у своего друга, а тут же прыгнул в сани и поехал обратно к себе в селение с болезненным осадком и вьюгой кружащими мыслями. Василий видел бедность и голод страны и не мог есть «от пуза», когда другие голодают. Возле его дома всегда собиралось много детей, а когда он приезжал в столицу, то кормил беспризорников.
Николай Иванович прокашлялся.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21

Leave a Reply

самурай продаж для Вашего сайта